Друнина считала ее богиней, Вяземский называл ее стихи “пестрым мусором общежития”. Но с Друниной они так и не встретились, а Вяземского она любила.

Часто ее упрекают в том, что на сына ей было наплевать, что мужчины в ее жизни всегда были на первом плане. Когда сын сидел в Крестах, она писала:
В грозных айсбергах марсово поле,
И Лебяжья лежит в хрусталях…
Чья с моею сравняется доля,
Если в сердце веселье и страх.

И трепещут, как дивная птица,
Голос твой у меня над плечом.
И внезапным согретый лучом
Снежный прах так тепло серебрится.

Правда, было еще и другое:

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу —
Ты сын и ужас мой (правда, при этом она гуляла с любовником).

Что есть правда, вряд ли выяснится.

но так или иначе, а сегодня юбилей

Углем наметил на левом боку
Место, куда стрелять,
Чтоб выпустить птицу — мою тоску
В пустынную ночь опять.

Милый! не дрогнет твоя рука.
И мне недолго терпеть.
Вылетит птица — моя тоска,
Сядет на ветку и станет петь.

Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,
Раскрывши окно, сказал:
«Голос знакомый, а слов не пойму» —
И опустил глаза.

кстати, нашелся перевод короля на немецкий, там правда сероглазость потерялась немного...

Ehre dem schmerzlichen bösen Geschick!
Tot ist der König mit samtigem Blick.

Herbstlicher Abend war flammend und schwül.
Heim kam mein Gatte und sagte mir kühl:

„Weißt du, man hat ihn beim Jagen entdeckt:
Unter dem Eichenbaum lag er gestreckt.

Ach, seine junge verlassene Frau!
In einer Nacht ward die Königin grau.

“Nahm vom Kamin seine Pfeife herab
Und sich zur nächtlichen Arbeit begab.

Ich aber wecke die Tochter und seh
In ihre samtigen Augen voll Weh.

Und vor dem Fenster der Pappeln Geraun:
Wirst deinen König auf Erden nicht schaun.

Смерти нет - это всем известно,
Повторять это стало пресно,
А что есть - пусть расскажут мне.
Кто стучится?
Ведь всех впустили.
Это гость зазеркальный? Или
То, что вдруг мелькнуло в окне...
Шутки ль месяца молодого,
Или вправду там кто-то снова
Между печкой и шкафом стоит?
Бледен лоб и глаза открыты...
Значит, хрупки могильные плиты,
Значит, мягче воска гранит...
Вздор, вздор, вздор! - От такого вздора
Я седою сделаюсь скоро
Или стану совсем другой.
Что ты манишь меня рукою?!
За одну минуту покоя
Я посмертный отдам покой.

СМЯТЕНИЕ
Было душно от жгучего света,
А взгляды его - как лучи.
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился - он что-то скажет...
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.

Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.

Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся -
И загадочных, древних ликов
На меня посмотрели очи...
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его - напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.

1913

dos lid funem letsten bagegn

in der brust hot a kelt geklemt ayzik,
nor mayn geyn iz geblibn a flinks;
un oyf rekhter hant beysn shprayzn
kh'hob ongeton di hentshke fun links.

zikh gedukht, a sakh treplekh a ponim,
un gevust -- s'zaynen dray bloyz faran.
hot dos harbstike sheptshen durkh klionen
zikh gebetn: "mit mir shtarb tsuzam!

s'hot mayn gorl der beyzer un triber
mikh genart on a sof on a shir".
kh'hob geentfert: "mayn liber, mayn liber,
un oykh mikh. ikh vel shtarbn mit dir."

s'iz dos lid funem letstn bagegn.
kh'hob gekukt oyf di tunkele vent.
bloyz in shloftsimer tsvey likht akegn
hobn glaykhgiltik gele gebrent.