Sign in | English | Terms of Use
DictionaryForumContacts

Reading room | Edgar Allan Poe | The system of doctor Tarr and professor Fether | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian
During the autumn of 18—, while on a tour through the extreme southern provinces of France, my route led me within a few miles of a certain Maison de Santé or private mad-house, about which I had heard much, in Paris, from my medical friends.
Осенью 18**, путешествуя по южной Франции, я очутился в нескольких милях от Maison de Sante, или частной лечебницы для душевнобольных, о которой много наслышался в Париже от моих друзей медиков.
As I had never visited a place of the kind, I thought the opportunity too good to be lost; and so proposed to my travelling companion (a gentleman with whom I had made casual acquaintance a few days before), that we should turn aside, for an hour or so, and look through the establishment.
Я ни разу ещё не посещал подобных заведений, и, не желая упустить удобный случай, предложил моему дорожному товарищу (господину, с которым познакомился за несколько дней перед тем) завернуть на часок в лечебницу.
To this he objected—pleading haste in the first place, and, in the second, a very usual horror at the sight of a lunatic.
На это он возразил, что, во-первых — торопится, во-вторых — боится помешанных.
He begged me, however, not to let any mere courtesy towards himself interfere with the gratification of my curiosity, and said that he would ride on leisurely, so that I might overtake him during the day, or, at all events, during the next.
Впрочем, он уговаривал меня не стесняться и удовлетворить моё любопытство, прибавив, что поедет не торопясь, и я успею догнать его сегодня же, или, самое позднее, на другой день.
As he bade me good-bye, I bethought me that there might be some difficulty in obtaining access to the premises, and mentioned my fears on this point.
Прощаясь с ним, я подумал, что меня, чего доброго, не пустят в лечебницу, и выразил свои опасения вслух.
He replied that, in fact, unless I had personal knowledge of the superintendent, Monsieur Maillard, or some credential in the way of a letter, a difficulty might be found to exist, as the regulations of these private mad-houses were more rigid than the public hospital laws.
Он отвечал, что если я не знаком лично с директором, г-ном Мальяром, и не имею рекомендательного письма, то меня, пожалуй, в самом деле не пустят, так как правила в частных лечебницах гораздо строже, чем в казённых.
For himself, he added, he had, some years since, made the acquaintance of Maillard, and would so far assist me as to ride up to the door and introduce me; although his feelings on the subject of lunacy would not permit of his entering the house.
Он прибавил, что несколько лет тому назад познакомился с г-ном Мальяром и готов заехать со мной к нему и познакомить меня, хотя сам не пойдёт в больницу, так как не выносит сумасшедших.
I thanked him, and, turning from the main road, we entered a grass-grown by-path, which, in half an hour, nearly lost itself in a dense forest, clothing the base of a mountain.
Я поблагодарил его, и мы свернули с большой дороги на просёлочную, которая через полчаса привела нас к дремучему лесу у подошвы горы.
Through this dank and gloomy wood we rode some two miles, when the Maison de Santé came in view.
Мы проехали две мили в его сырой мгле и, наконец, увидели Maison de Sante.
It was a fantastic château, much dilapidated, and indeed scarcely tenantable through age and neglect.
Это был фантастический chateau, очень ветхий и с виду почти необитаемый.
Its aspect inspired me with absolute dread, and, checking my horse, I half resolved to turn back.
Он произвёл на меня такое тяжёлое впечатление, что я задержал лошадь и хотел было вернуться.
I soon, however, grew ashamed of my weakness, and proceeded.
Однако устыдился своего малодушия и поехал дальше.
As we rode up to the gate-way, I perceived it slightly open, and the visage of a man peering through.
Когда мы подъехали к воротам, я заметил, что из ворот выглядывает какой-то господин.
In an instant afterward, this man came forth, accosted my companion by name, shook him cordially by the hand, and begged him to alight.
Минуту спустя он вышел к нам навстречу, назвал моего спутника по имени, приветливо пожал ему руку и предложил сойти с коня.
It was Monsieur Maillard himself.
Это был сам г-н Мальяр:
He was a portly, fine-looking gentleman of the old school, with a polished manner, and a certain air of gravity, dignity, and authority which was very impressive.
статный, видный, старосветский господин, с любезными манерами и весьма внушительным видом важности, достоинства и авторитета.
My friend, having presented me, mentioned my desire to inspect the establishment, and received Monsieur Maillard’s assurance that he would show me all attention, now took leave, and I saw him no more.
Мой друг представил меня, сообщил о моем желании, а когда г-н Мальяр выразил готовность оказать мне всяческое содействие, распростился с нами, и больше я его не видел.
When he had gone, the superintendent ushered me into a small and exceedingly neat parlor, containing, among other indications of refined taste, many books, drawings, pots of flowers, and musical instruments.
Когда он уехал, директор провёл меня в маленькую и очень опрятную гостиную, где в числе прочих предметов, свидетельствовавших об утонченном вкусе, находились книги, картины, цветы и музыкальные инструменты.
A cheerful fire blazed upon the hearth.
В камине весело трещали дрова.
At a piano, singing an aria from Bellini, sat a young and very beautiful woman, who, at my entrance, paused in her song, and received me with graceful courtesy.
За пианино сидела, напевая арию Беллини, молодая и очень красивая женщина, которая при моем появлении перестала петь и приветствовала меня грациозным поклоном.
Her voice was low, and her whole manner subdued.
У неё был низкий голос и тихие, сдержанные манеры.
I thought, too, that I perceived the traces of sorrow in her countenance, which was excessively, although to my taste, not unpleasingly, pale.
Лицо её показалось мне печальным и крайне бледным, что, впрочем, вовсе не портило его, на мой вкус.
She was attired in deep mourning, and excited in my bosom a feeling of mingled respect, interest, and admiration.
Она была в глубоком трауре и возбудила во мне смешанное чувство уважения, любопытства и восхищения.
I had heard, at Paris, that the institution of Monsieur Maillard was managed upon what is vulgarly termed the “system of soothing”—that all punishments were avoided—that even confinement was seldom resorted to—that the patients, while secretly watched, were left much apparent liberty, and that most of them were permitted to roam about the house and grounds in the ordinary apparel of persons in right mind.
Я слышал в Париже, что в заведении г-на Мальяра господствовала так называемая система поблажки, что никаких наказаний не применялось, даже к лишению свободы прибегали очень редко. За пациентами следили очень внимательно, но они пользовались полной свободой, и большинству позволялось гулять по всему дому и окрестностям в обыкновенных костюмах, какие носят здоровые люди.
Keeping these impressions in view, I was cautious in what I said before the young lady; for I could not be sure that she was sane; and, in fact, there was a certain restless brilliancy about her eyes which half led me to imagine she was not.
Имея в виду это обстоятельство, я решил поостеречься в разговорах с дамой, так как не знал наверное, здорова ли она; а беспокойный блеск её глаз даже заставлял меня подозревать противное.
I confined my remarks, therefore, to general topics, and to such as I thought would not be displeasing or exciting even to a lunatic.
Итак, я ограничился замечаниями самого общего характера, которые, по моему расчёту, не могли раздражить или обидеть даже сумасшедшего.
She replied in a perfectly rational manner to all that I said; and even her original observations were marked with the soundest good sense, but a long acquaintance with the metaphysics of mania, had taught me to put no faith in such evidence of sanity, and I continued to practise, throughout the interview, the caution with which I commenced it.
Она отвечала совершенно разумно, обнаружив, по-видимому, вполне здравый ум; но я был слишком хорошо знаком с литературой по части всевозможных маний, чтобы положиться на эти внешние признаки здоровья, и продолжал соблюдать осторожность в разговоре.
Presently a smart footman in livery brought in a tray with fruit, wine, and other refreshments, of which I partook, the lady soon afterward leaving the room.
Вскоре бойкий лакей в ливрее принёс фрукты, вино и закуску, а, немного погодя, дама ушла.
As she departed I turned my eyes in an inquiring manner toward my host.
Как только она удалилась, я вопросительно взглянул на хозяина.
“No,” he said, “oh, no—a member of my family—my niece, and a most accomplished woman.”
— Нет, — сказал он, — о, нет — это моя родственница, моя племянница, превосходная женщина.
“I beg a thousand pardons for the suspicion,” I replied, “but of course you will know how to excuse me.
— Простите мои подозрения, — отвечал я, — впрочем, вы скорее, чем кто-либо, найдёте извинение для меня.
The excellent administration of your affairs here is well understood in Paris, and I thought it just possible, you know—”
Ваш превосходный метод хорошо известен в Париже, и я считал возможным, вы понимаете…
“Yes, yes—say no more—or rather it is myself who should thank you for the commendable prudence you have displayed.
— Да, да, понимаю, это мне следует благодарить вас за вашу осторожность.
We seldom find so much of forethought in young men; and, more than once, some unhappy contre-temps has occurred in consequence of thoughtlessness on the part of our visitors.
Такая предусмотрительность редко встречается у молодых людей, и у нас бывали неприятные contretemps вследствие беспечности посетителей.
While my former system was in operation, and my patients were permitted the privilege of roaming to and fro at will, they were often aroused to a dangerous frenzy by injudicious persons who called to inspect the house.
При моей прежней системе, когда пациенты свободно гуляли всюду, их часто доводили до бешенства неосторожные замечания господ, являвшихся осматривать лечебницу.
Hence I was obliged to enforce a rigid system of exclusion; and none obtained access to the premises upon whose discretion I could not rely.”
Поэтому мне пришлось принять ограничительные меры и допускать в лечебницу только таких лиц, на которых я могу положиться.
“While your former system was in operation!” I said, repeating his words—“do I understand you, then, to say that the ‘soothing system’ of which I have heard so much is no longer in force?”
— При вашей прежней системе, — сказал я, повторяя его слова, — значит система поблажки, о которой я столько наслышался, оставлена вами?
“It is now,” he replied, “several weeks since we have concluded to renounce it forever.”
— Несколько недель тому назад, — отвечал он, — нам пришлось навсегда отказаться от неё.
“Indeed!
— В самом деле?
you astonish me!”
Вы удивляете меня!
“We found it, sir,” he said, with a sigh, “absolutely necessary to return to the old usages.
— Мы нашли безусловно необходимым, милостивый государь, — отвечал г-н Мальяр со вздохом, — вернуться к старинным порядкам.
The danger of the soothing system was, at all times, appalling; and its advantages have been much overrated.
Опасность системы поблажки всегда была громадна, а преимущества её сильно преувеличены.
I believe, sir, that in this house it has been given a fair trial, if ever in any.
Я думаю, что если был где-нибудь убедительный опыт в этом отношении, так именно у нас.
We did every thing that rational humanity could suggest.
Мы делали все, что могла внушить гуманность.
I am sorry that you could not have paid us a visit at an earlier period, that you might have judged for yourself.
Я жалею, милостивый государь, что вам не случилось побывать здесь раньше, — вы бы могли судить сами.
But I presume you are conversant with the soothing practice—with its details.”
Впрочем, вы, вероятно, знакомы с системой поблажки, с её деталями?
“Not altogether.
— Не вполне.
What I have heard has been at third or fourth hand.”
Слышал о ней только из третьих и четвёртых рук.
“I may state the system, then, in general terms, as one in which the patients were menagés —humored.
— Основа этой системы — потакать желаниям пациентов.
We contradicted no fancies which entered the brains of the mad.
Мы не противоречим никаким причудам, зародившимся в их мозгу.
On the contrary, we not only indulged but encouraged them; and many of our most permanent cures have been thus effected.
Напротив, мы даже поощряем их; и таким путём удавалось достигнуть самого надёжного исцеления.
There is no argument which so touches the feeble reason of the madman as the argumentum ad absurdum.
Никакой аргумент не действует на сумасшедшего сильнее reductio ad absurdum.
We have had men, for example, who fancied themselves chickens.
Например, у нас были пациенты, воображавшие себя цыплятами.
The cure was, to insist upon the thing as a fact—to accuse the patient of stupidity in not sufficiently perceiving it to be a fact—and thus to refuse him any other diet for a week than that which properly appertains to a chicken.
Лечение: соглашаться с этим фактом, настаивать на том, что это факт, укорять пациента в непоследовательности, если он не сообразуется с этим фактом — например, не хочет питаться исключительно цыплячьим кормом.
In this manner a little corn and gravel were made to perform wonders.”
Немножко крупы и песка делали чудеса в этом отношении.
“But was this species of acquiescence all?”
— В этом и заключалось все лечение?
“By no means.
— Никоим образом.
We put much faith in amusements of a simple kind, such as music, dancing, gymnastic exercises generally, cards, certain classes of books, and so forth. We affected to treat each individual as if for some ordinary physical disorder; and the word ‘lunacy’ was never employed.
Большое значение имели развлечения всякого рода — музыка, танцы, гимнастические упражнения вообще, карты, книги и т. п. Мы делали вид, что лечим пациента от какого-нибудь физического недуга, и самое слово «помешательство» никогда не произносилось.
A great point was to set each lunatic to guard the actions of all the others.
Главное было заставить каждого помешанного наблюдать за товарищами.
To repose confidence in the understanding or discretion of a madman, is to gain him body and soul.
Если сумасшедший увидит, что вы полагаетесь на его ум и порядочность, он будет ваш телом и душой.
In this way we were enabled to dispense with an expensive body of keepers.”
Таким путём нам удалось довести до минимума число смотрителей.
“And you had no punishments of any kind?”
— И вы не применяли никаких наказаний?
“None.”
— Никаких.
“And you never confined your patients?”
— И никогда не запирали ваших пациентов?
“Very rarely.
— Очень редко.
Now and then, the malady of some individual growing to a crisis, or taking a sudden turn of fury, we conveyed him to a secret cell, lest his disorder should infect the rest, and there kept him until we could dismiss him to his friends—for with the raging maniac we have nothing to do.
Случалось иногда, что в болезни наступал кризис, или она внезапно принимала буйный характер, — в таких случаях приходилось запирать пациента в отдельную камеру, чтобы не заразить других, и держать его в одиночном заключении до возвращения родственникам, потому что с буйным помешательством нам нечего делать.
He is usually removed to the public hospitals.”
Такие пациенты помещаются обыкновенно в общественные госпитали.
“And you have now changed all this—and you think for the better?”
— А теперь все это изменилось, — и вы думаете, к лучшему?
“Decidedly.
— Несомненно.
The system had its disadvantages, and even its dangers.
Наша система имела свои невыгодные, даже опасные стороны.
It is now, happily, exploded throughout all the Maisons de Santé of France.”
Теперь она, к счастью, отвергнута во всех Maisons de Sante Франции.
“I am very much surprised,” I said, “at what you tell me; for I made sure that, at this moment, no other method of treatment for mania existed in any portion of the country.”
— Ваши слова крайне удивляют меня, — отвечал я, — я был уверен, что в настоящее время только эта система и применяется по всей Франции.
“You are young yet, my friend,” replied my host, “but the time will arrive when you will learn to judge for yourself of what is going on in the world, without trusting to the gossip of others.
— Вы ещё молоды, друг мой, — возразил хозяин, — но время научит вас полагаться только на собственное суждение, не доверяя россказням других.
Believe nothing you hear, and only one-half that you see.
Не верьте ничему, что вы слышите, и только наполовину верьте тому, что видите.
Now about our Maisons de Santé , it is clear that some ignoramus has misled you.
Очевидно, какие-нибудь невежды ввели вас в заблуждение насчёт Maisons de Sante.
After dinner, however, when you have sufficiently recovered from the fatigue of your ride, I will be happy to take you over the house, and introduce to you a system which, in my opinion, and in that of every one who has witnessed its operation, is incomparably the most effectual as yet devised.”
После обеда, когда вы отдохнёте, я охотно покажу вам лечебницу и ознакомлю вас с системой, которая, по моему мнению и по мнению всех, кто имел случай наблюдать её действие, далеко превосходит все остальные.
“Your own?”
— Это ваша система? —
I inquired—“one of your own invention?”
спросил я. — Вами изобретённая?
“I am proud,” he replied, “to acknowledge that it is—at least in some measure.”
— Я горжусь тем, что могу признать её своею, — отвечал он, — по крайней мере, до некоторой степени.
In this manner I conversed with Monsieur Maillard for an hour or two, during which he showed me the gardens and conservatories of the place.
В такой беседе мы провели час или два с г-ном Мальяром. Он показал мне сад и оранжереи, имевшиеся при лечебнице.
“I cannot let you see my patients,” he said, “just at present.
— Я подожду знакомить вас с моими пациентами, — заметил он. —
To a sensitive mind there is always more or less of the shocking in such exhibitions; and I do not wish to spoil your appetite for dinner.
Их выходки всегда более или менее расстраивают нервного человека. Я не хочу отбивать у вас аппетит.
We will dine.
Сначала мы пообедаем.
I can give you some veal a la Menehoult, with cauliflowers in velouté sauce—after that a glass of Clos de Vougeot—then your nerves will be sufficiently steadied.”
Я угощу вас телятиной a la Sainte Menehould, цветной капустой sauce veloute, стаканчиком Clos Vougeot — для укрепления нервов.
At six, dinner was announced; and my host conducted me into a large salle à manger , where a very numerous company were assembled—twenty-five or thirty in all.
В шесть часов слуга объявил, что кушать подано, и мы отправились в обширную salle a manger, где уже собралось многочисленное общество — человек двадцать пять или тридцать.
They were, apparently, people of rank—certainly of high breeding—although their habiliments, I thought, were extravagantly rich, partaking somewhat too much of the ostentatious finery of the vielle cour..
Все это был с виду народ порядочный, хорошего воспитания, хотя их костюмы показались мне слишком нарядными, отзывались показной пышностью de vieille court.
I noticed that at least two-thirds of these guests were ladies; and some of the latter were by no means accoutred in what a Parisian would consider good taste at the present day.
Дамы составляли добрых две трети всех присутствующих, и туалеты многих далеко не удовлетворяли понятиям современного парижанина о хорошем вкусе.
Many females, for example, whose age could not have been less than seventy were bedecked with a profusion of jewelry, such as rings, bracelets, and earrings, and wore their bosoms and arms shamefully bare.
Например, некоторые из дам, которым нельзя было дать менее семидесяти лет, были увешаны драгоценностями — браслетами, кольцами, серьгами и декольтированы до неприличия.
I observed, too, that very few of the dresses were well made—or, at least, that very few of them fitted the wearers.
Я заметил также, что лишь немногие костюмы были хорошо сшиты, по крайней мере, лишь немногие хорошо сидели на своих владельцах.
In looking about, I discovered the interesting girl to whom Monsieur Maillard had presented me in the little parlor; but my surprise was great to see her wearing a hoop and farthingale, with high-heeled shoes, and a dirty cap of Brussels lace, so much too large for her that it gave her face a ridiculously diminutive expression.
В числе дам я увидел и девушку, с которой г-н Мальяр познакомил меня утром; но, к моему удивлению, на ней оказались фижмы, ботинки с высокими каблуками и заношенный чепчик из брюссельских кружев, слишком большой для её головы и придававший её лицу какое-то смешное выражение миниатюрности.
When I had first seen her, she was attired, most becomingly, in deep mourning.
Когда я в первый раз увидел её, она была в глубоком трауре, который очень шёл к ней.
There was an air of oddity, in short, about the dress of the whole party, which, at first, caused me to recur to my original idea of the “soothing system,” and to fancy that Monsieur Maillard had been willing to deceive me until after dinner, that I might experience no uncomfortable feelings during the repast, at finding myself dining with lunatics; but I remembered having been informed, in Paris, that the southern provincialists were a peculiarly eccentric people, with a vast number of antiquated notions; and then, too, upon conversing with several members of the company, my apprehensions were immediately and fully dispelled.
Словом, костюмы всего общества отличались странностью, которая напомнила мне о системе поблажки. Я даже подумал, что г-н Мальяр решился обманывать меня, пока не кончится обед, опасаясь, что мне будет неприятно обедать в обществе сумасшедших. Но я вспомнил, что обитатели южных провинций, как мне говорили ещё в Париже, народ крайне эксцентричный, с устарелыми понятиями; а когда я поговорил с двумя-тремя из присутствующих, мои сомнения окончательно рассеялись.
The dining-room itself, although perhaps sufficiently comfortable and of good dimensions, had nothing too much of elegance about it.
Столовая, хотя, быть может, достаточно удобная и просторная, не отличалась изящным убранством.
For example, the floor was uncarpeted; in France, however, a carpet is frequently dispensed with.
Например, на полу не было ковров; впрочем, это весьма обычное явление во Франции.
The windows, too, were without curtains; the shutters, being shut, were securely fastened with iron bars, applied diagonally, after the fashion of our ordinary shop-shutters.
Окна были без занавесей; закрытые ставни укреплялись железными полосами крест-накрест, как в наших лавках.
The apartment, I observed, formed, in itself, a wing of the château, and thus the windows were on three sides of the parallelogram, the door being at the other.
Комната составляла пристройку к chateau; поэтому окна находились на трёх сторонах прямоугольника, а дверь с четвёртой.
There were no less than ten windows in all.
Всех окон было не менее десяти.
The table was superbly set out.
Обед отличался пышностью.
It was loaded with plate, and more than loaded with delicacies. The profusion was absolutely barbaric. There were meats enough to have feasted the Anakim.
Стол был загромождён блюдами со всевозможными кушаньями, в изобилии поистине варварском.
Never, in all my life, had I witnessed so lavish, so wasteful an expenditure of the good things of life.
Я никогда в жизни не видал такой расточительности по части съестных припасов.
There seemed very little taste, however, in the arrangements; and my eyes, accustomed to quiet lights, were sadly offended by the prodigious glare of a multitude of wax candles, which, in silver candelabra, were deposited upon the table, and all about the room, wherever it was possible to find a place.
Впрочем, они были приготовлены довольно безвкусно; а мои глаза, привыкшие к мягкому освещению, жестоко страдали от чудовищного блеска бесчисленных восковых свечей в серебряных канделябрах, расставленных на столе и по всей комнате, где только можно было их поместить.
There were several active servants in attendance; and, upon a large table, at the farther end of the apartment, were seated seven or eight people with fiddles, fifes, trombones, and a drum.
Несколько лакеев прислуживали за обедом, а на возвышении в углу сидели семь или восемь человек с флейтами, скрипками, тромбонами и барабаном.
These fellows annoyed me very much, at intervals, during the repast, by an infinite variety of noises, which were intended for music, and which appeared to afford much entertainment to all present, with the exception of myself.
Они жестоко надоедали мне во время обеда оглушительным шумом, который должен был изображать музыку и, по-видимому, доставлял большое удовольствие всем, кроме меня.
Upon the whole, I could not help thinking that there was much of the bizarre about every thing I saw—but then the world is made up of all kinds of persons, with all modes of thought, and all sorts of conventional customs.
В общем я не мог не заметить во всем этом много bizarre. Но ведь на свете немало разного народа со всевозможными взглядами и привычками.
I had travelled, too, so much, as to be quite an adept at the nil admirari; so I took my seat very coolly at the right hand of my host, and, having an excellent appetite, did justice to the good cheer set before me.
Я столько путешествовал, что не мог не сделаться поклонником правила: nil admirari. Итак, я спокойно уселся рядом с хозяином и, чувствуя волчий аппетит, принялся уписывать предлагаемые мне блюда.
The conversation, in the meantime, was spirited and general.
Вскоре разговор оживился.
The ladies, as usual, talked a great deal.
Дамы, как водится, принимали в нем большое участие.
I soon found that nearly all the company were well educated; and my host was a world of good-humored anecdote in himself.
Я скоро убедился, что вся компания состоит из образованных людей, а сам хозяин неистощим по части забавных анекдотов.
He seemed quite willing to speak of his position as superintendent of a Maison de Santé ; and, indeed, the topic of lunacy was, much to my surprise, a favorite one with all present.
Он охотно говорил о своём директорстве в Maison de Sante, дай вообще, к моему удивлению, помешательство служило главной темой разговоров.
A great many amusing stories were told, having reference to the whims of the patients.
Множество забавных историй было рассказано о различных пунктах помешательства.
“We had a fellow here once,” said a fat little gentleman, who sat at my right,—“a fellow that fancied himself a tea-pot; and by the way, is it not especially singular how often this particular crotchet has entered the brain of the lunatic?
— Был у нас один субъект, — сказал маленький толстый джентльмен, сидевший рядом со мною, — который воображал себя чайником. Между прочим, замечательно часто эта химера заходит в головы помешанных.
There is scarcely an insane asylum in France which cannot supply a human tea-pot.
Вряд ли найдётся сумасшедший дом во Франции, в котором бы не оказалось человека-чайника.
Our gentleman was a Britannia-ware tea-pot, and was careful to polish himself every morning with buckskin and whiting.”
Наш пациент воображал себя чайником из британского металла и каждый день чистился мелом и уксусом.
“And then,” said a tall man just opposite, “we had here, not long ago, a person who had taken it into his head that he was a donkey—which allegorically speaking, you will say, was quite true.
— А то ещё, — заметил рослый джентльмен, сидевший напротив, — был у нас господин, считавший себя ослом, что, впрочем, было совершенно верно, если говорить аллегорически.
He was a troublesome patient; and we had much ado to keep him within bounds.
Пребеспокойный был пациент, и нам пришлось-таки с ним повозиться.
For a long time he would eat nothing but thistles; but of this idea we soon cured him by insisting upon his eating nothing else.
Не хотел ничего есть, кроме сена, но от этого мы его отучили, настаивая, чтобы он не ел ничего другого.
Then he was perpetually kicking out his heels—so—so—”
А главное, он постоянно лягался… вот так… так…
“Mr. De Kock!
— Господин Кок!
I will thank you to behave yourself!” here interrupted an old lady, who sat next to the speaker.
Пожалуйста, угомонитесь, — перебила его старая леди, сидевшая рядом. —
“Please keep your feet to yourself!
Не дрыгайте ногами!
You have spoiled my brocade!
Вы оборвали мне платье!
Is it necessary, pray, to illustrate a remark in so practical a style?
Какая надобность, скажите пожалуйста, пояснять свой рассказ на деле?
Our friend here can surely comprehend you without all this.
Наш друг, без сомнения, и так понимает вас.
Upon my word, you are nearly as great a donkey as the poor unfortunate imagined himself. Your acting is very natural, as I live.”
Честное слово, вы почти такой же осел, как тот несчастный, о котором вы рассказывали.
“Mille pardons! Ma’m’selle!”
Вы лягаетесь удивительно натурально.
replied Monsieur De Kock, thus addressed—“a thousand pardons!
— Mille pardons! Ma'mzelle! — возразил г-н Кок, тысячу извинений!
I had no intention of offending.
Я не имел намерения оскорбить вас.
Ma’m’selle Laplace—Monsieur De Kock will do himself the honor of taking wine with you.”
Ма'mzelle Лаплас, соблаговолите оказать мне честь чокнуться со мною.
Here Monsieur De Kock bowed low, kissed his hand with much ceremony, and took wine with Ma’m’selle Laplace.
Тут г-н Кок низко поклонился, церемонно поцеловал кончики своих пальцев и чокнулся с Ма'mzеllе Лаплас.
“Allow me, mon ami,” now said Monsieur Maillard, addressing myself, “allow me to send you a morsel of this veal à la St. Menehoult —you will find it particularly fine.”
— Позвольте мне, mon ami, - сказал г-н Мальяр, — обращаясь ко мне, — позвольте мне предложить вам кусочек телятины, я уверен, что она вам очень понравится.
At this instant three sturdy waiters had just succeeded in depositing safely upon the table an enormous dish, or trencher, containing what I supposed to be the “ monstrum, horrendum, informe, ingens, cui lumen ademptum..”
В эту минуту трое здоровых лакеев благополучно водрузила на стол огромное блюдо с какой-то массой, показавшейся мне первого взгляда чем-то чудовищным.
A closer scrutiny assured me, however, that it was only a small calf roasted whole, and set upon its knees, with an apple in its mouth, as is the English fashion of dressing a hare.
Вглядевшись повнимательнее, я убедился, однако, что это просто телёнок, зажаренный целиком, с яблоком во рту, как приготовляют в Англии зайцев.
“Thank you, no,” I replied; “to say the truth, I am not particularly partial to veal à la St..—
— Нет, благодарствуйте, — отвечал я, — сказать правду, я не особенный охотник до телятины a la S-te…
..—what is it?—
Как это? —
?—for I do not find that it altogether agrees with me.
Она вредна для моего желудка.
I will change my plate, however, and try some of the rabbit.”
Я вот лучше попробую кролика.
There were several side-dishes on the table, containing what appeared to be the ordinary French rabbit—a very delicious morceau, which I can recommend.
На столе было несколько блюд с обыкновенным французским кроликом, как мне показалось. Это превосходное кушанье, которое я могу рекомендовать всякому.
“Pierre,” cried the host, “change this gentleman’s plate, and give him a side-piece of this rabbit au-chat.”
— Пьер, — крикнул хозяин, — перемените прибор господина и предложите ему кролика au сhat.
“This what?”
— Кролика…
said I.
как?
“This rabbit au-chat..”
— Кролика au chat.
“Why, thank you—upon second thoughts, no.
— Благодарю вас, я передумал.
I will just help myself to some of the ham.”
Я лучше отрежу себе ветчины.
There is no knowing what one eats, thought I to myself, at the tables of these people of the province.
— Бог знает, что подают за столом, — подумал я, — у этих провинциалов.
I will have none of their rabbit au-chat —and, for the matter of that, none of their cat-au-rabbit either.
Не хочу их кролика au chat, или их кошку au-кролик.
“And then,” said a cadaverous looking personage, near the foot of the table, taking up the thread of the conversation where it had been broken off,—“and then, among other oddities, we had a patient, once upon a time, who very pertinaciously maintained himself to be a Cordova cheese, and went about, with a knife in his hand, soliciting his friends to try a small slice from the middle of his leg.”
— А то ещё, — заметил какой-то господин с наружностью покойника, возобновляя прерванную нить разговора, — а то ещё был у нас пациент, вообразивший себя кордовским сыром. Он вечно ходил с ножом и предлагал всем и каждому отрезать ломтик от его ноги.
“He was a great fool, beyond doubt,” interposed some one, “but not to be compared with a certain individual whom we all know, with the exception of this strange gentleman.
— Он, без сомнения, был большой чудак, — заметил другой, — но ещё чуднее субъект, известный всем нам, за исключением этого незнакомого господина.
I mean the man who took himself for a bottle of champagne, and always went off with a pop and a fizz, in this fashion.”
Я говорю о том пациенте, что воображал себя бутылкой шампанского и вечно щёлкал и шипел…
Here the speaker, very rudely, as I thought, put his right thumb in his left cheek, withdrew it with a sound resembling the popping of a cork, and then, by a dexterous movement of the tongue upon the teeth, created a sharp hissing and fizzing, which lasted for several minutes, in imitation of the frothing of champagne.
вот так… Тут он неожиданно засунул большой палец правой руки за левую щеку и, выдернув его со звуком, напоминавшим хлопанье пробки, зашипел и засвистел, очень искусно подражая звуку пенящегося шампанского.
This behavior, I saw plainly, was not very pleasing to Monsieur Maillard; but that gentleman said nothing, and the conversation was resumed by a very lean little man in a big wig.
Заметно было, что эта выходка не понравилась г-ну Мальяру, однако он ничего не сказал, и разговор продолжался в прежнем духе.
“And then there was an ignoramus,” said he, “who mistook himself for a frog, which, by the way, he resembled in no little degree.
— А помните вы чудака, — вымолвил маленький худенький господин в огромном парике, — который воображал себя лягушкой.
I wish you could have seen him, sir,”—here the speaker addressed myself—“it would have done your heart good to see the natural airs that he put on.
Жаль, что вы не видали его, сударь, — продолжал он, обращаясь ко мне, — он замечательно верно подражал лягушке.
Sir, if that man was not a frog, I can only observe that it is a pity he was not.
Я могу только пожалеть, милостивый государь, что этот человек не был на самом деле лягушкой.
His croak thus—o-o-o-o-gh—o-o-o-o-gh!
Его кваканье, вот так: о-о-о-о-кх!
was the finest note in the world—B flat; and when he put his elbows upon the table thus—after taking a glass or two of wine—and distended his mouth, thus, and rolled up his eyes, thus, and winked them with excessive rapidity, thus, why then, sir, I take it upon myself to say, positively, that you would have been lost in admiration of the genius of the man.”
о-о-о-о-кх! — была прекраснейшая нота в мире — си-бемоль; а если бы вы посмотрели, как он клал локти на стол… вот так… выпив два-три стаканчика… и разевал рот…
“I have no doubt of it,” I said.
таким манером… и выкатывал глаза…
“And then,” said somebody else, “then there was Petit Gaillard, who thought himself a pinch of snuff, and was truly distressed because he could not take himself between his own finger and thumb.”
вот этак… и моргал с поразительной быстротой, вы бы подивились, милостивый государь, да, уверяю вас, вы бы подивились гениальности этого человека. — Я совершенно уверен в этом, — сказал я. — А Пти Гальяр, — подхватил один из собеседников, — помните, он считал себя щепоткой нюхательного табаку и все огорчался, что не может уместиться между своими же большим и Указательным пальцами.
“And then there was Jules Desoulières, who was a very singular genius, indeed, and went mad with the idea that he was a pumpkin.
— А Жюль Дезульер, тоже гений своего рода, помешался на том, будто он тыква.
He persecuted the cook to make him up into pies—a thing which the cook indignantly refused to do.
Вечно приставал к повару с просьбой сделать из него кашу, но тот с негодованием отказывался.
For my part, I am by no means sure that a pumpkin pie à la Desoulières would not have been very capital eating indeed!”
А мне кажется, тыквенная каша a Ja Desouliers могла бы оказаться превосходным блюдом.
“You astonish me!”
— Вы изумляете меня! —
said I; and I looked inquisitively at Monsieur Maillard.
сказал я и вопросительно взглянул на г-на Мальяра.
“Ha!
— Ха!
ha!
ха!
ha!”
ха! —
said that gentleman—“he!
разразился он, — хе!
he!
хе!
he!—
хе!
!—hi!
хи!
hi!
хи!
hi!—ho!
хи!
ho!
хо!
ho!—hu!
хо!
hu!
хо!
hu!—very good indeed!
Хорошо сказано, очень хорошо.
You must not be astonished, mon ami; our friend here is a wit—a drôle —you must not understand him to the letter.”
Не изумляйтесь, mon ami; этот господин большой шутник, drole, вы не должны принимать его слова буквально.
“And then,” said some other one of the party,—“then there was Bouffon Le Grand—another extraordinary personage in his way.
— А Буффон Ле-Гран, — заметил другой собеседник, — тоже был курьёзный субъект.
He grew deranged through love, and fancied himself possessed of two heads.
Он рехнулся от любви и вообразил, что у него две головы:
One of these he maintained to be the head of Cicero; the other he imagined a composite one, being Demosthenes’ from the top of the forehead to the mouth, and Lord Brougham’s from the mouth to the chin.
одна — голова Цицерона, а другая — двойная: верхняя половина до рта — Демосфена, нижняя — лорда Брума.
It is not impossible that he was wrong; but he would have convinced you of his being in the right; for he was a man of great eloquence.
Возможно, что он ошибался, но вы бы, пожалуй, поверили ему: так он был красноречив.
He had an absolute passion for oratory, and could not refrain from display.
У него была непреодолимая страсть произносить речи.
For example, he used to leap upon the dinner-table thus, and—and—”
Например, он вскакивал на стол, вот так…
Here a friend, at the side of the speaker, put a hand upon his shoulder and whispered a few words in his ear; upon which he ceased talking with great suddenness, and sank back within his chair.
Но тут сосед положил ему руку на плечо и что-то прошептал на ухо, после чего говоривший сразу умолк и откинулся на спинку стула.
“And then,” said the friend who had whispered, “there was Boullard, the tee-totum. I call him the tee-totum because, in fact, he was seized with the droll, but not altogether irrational, crotchet, that he had been converted into a tee-totum.
— А Буллар, волчок, — сказал его сосед, — я называю его волчком, потому что его действительно преследовала странная, но не лишенная основания мысль, будто он превратился в волчок.
You would have roared with laughter to see him spin.
Вы бы померли со смеха, глядя, как он вертелся.
He would turn round upon one heel by the hour, in this manner—so—”
Он мог вертеться на каблуке целый час, вот таким образом…
Here the friend whom he had just interrupted by a whisper, performed an exactly similar office for himself.
Но тут его приятель, которого он остановил за минуту перед тем, оказал ему такую же услугу.
“But then,” cried the old lady, at the top of her voice, “your Monsieur Boullard was a madman, and a very silly madman at best; for who, allow me to ask you, ever heard of a human tee-totum?
— Ваш г-н Буллар, — взвизгнула старая леди, — просто сумасшедший, и очень глупый сумасшедший. Кто же, позвольте вас спросить, слыхал когда-нибудь о человеке-волчке?
The thing is absurd.
Какой вздор. Мадам Жуаез гораздо рассудительнее.
Madame Joyeuse was a more sensible person, as you know. She had a crotchet, but it was instinct with common sense, and gave pleasure to all who had the honor of her acquaintance.
У ней тоже была мания, но мания, подсказанная здравым смыслом и доставлявшая много удовольствия всем, кто пользовался честью быть знакомым с нею.
She found, upon mature deliberation, that, by some accident, she had been turned into a chicken-cock; but, as such, she behaved with propriety.
Она убедилась после долгих размышлений, что какая-то случайность превратила её в петуха, и вела себя сообразно с этим убеждением.
She flapped her wings with prodigious effect—so—so—so—and, as for her crow, it was delicious!
Она хлопала крыльями с изумительным эффектом… так… так… так… а её пение было восхитительно!
Cock-a-doodle-doo!—
Куку-реку!
!—cock-a-doodle-doo!—
Ку-ку-ре-ку!
!—cock-a-doodle-de-doo dooo-do-o-o-o-o-o-o!”
Ку-ку-ре-е-ку-у-у-у-у-у-у!..
“Madame Joyeuse, I will thank you to behave yourself!”
— Мадам Жуаез, прошу вас вести себя прилично! —
here interrupted our host, very angrily.
перебил хозяин очень сердито. —
“You can either conduct yourself as a lady should do, or you can quit the table forthwith—take your choice.”
Или держите себя, как подобает даме, или ступайте вон из-за стола, — одно из двух.
The lady (whom I was much astonished to hear addressed as Madame Joyeuse, after the description of Madame Joyeuse she had just given) blushed up to the eyebrows, and seemed exceedingly abashed at the reproof.
Дама (я очень удивился, услышав её фамилию после того, как она только что описала мадам Жуаез) вспыхнула и, по-видимому, крайне смутилась.
She hung down her head, and said not a syllable in reply.
Она понурила голову и не отвечала ни слова.
But another and younger lady resumed the theme.
Но другая, помоложе, вмешалась в разговор.
It was my beautiful girl of the little parlor.
Это была моя красавица из маленькой гостиной.
“Oh, Madame Joyeuse was a fool!”
— О, мадам Жуаез была сумасшедшая! —
she exclaimed, “but there was really much sound sense, after all, in the opinion of Eugénie Salsafette.
воскликнула она. — Но Евгения Сальсефетт… вот у кого было много здравого смысла.
She was a very beautiful and painfully modest young lady, who thought the ordinary mode of habiliment indecent, and wished to dress herself, always, by getting outside instead of inside of her clothes.
Эта прекрасная, скромная девушка находила неприличным обыкновенный способ одеваться. По её мнению, следовало одеваться так, чтобы быть снаружи, а не внутри платья.
It is a thing very easily done, after all.
В конце концов это очень просто.
You have only to do so—and then so—so—so—and then so—so—so—and then so—so—and then—”
Нужно сделать так… и вот так… так… так… а затем вот так…
“Mon dieu!
так… так… а затем…
Ma’m’selle Salsafette!”
— Mon Dieu! Ma'mzelle Сальсефетт! —
here cried a dozen voices at once.
крикнула разом дюжина голосов. —
“What are you about?—
Что вы делаете?..
?—forbear!—
Невозможно!..
!—that is sufficient!—
Перестаньте!..
!—we see, very plainly, how it is done!—
Мы знаем, как это делается!..
!—hold! hold!”
Довольно!.. —
and several persons were already leaping from their seats to withhold Ma’m’selle Salsafette from putting herself upon a par with the Medicean Venus, when the point was very effectually and suddenly accomplished by a series of loud screams, or yells, from some portion of the main body of the château..
Несколько человек вскочили с мест, чтобы помешать ma'mzelle Сальсефетт превратиться в Венеру Медицейскую, как вдруг из отдаленной части здания раздались отчаянные вопли, разом остановившие девушку.
My nerves were very much affected, indeed, by these yells; but the rest of the company I really pitied.
Эти крики сильно подействовали и на мои нервы, но на остальную компанию жалко было смотреть.
I never saw any set of reasonable people so thoroughly frightened in my life.
Я никогда не думал, что разумные существа могут так перепугаться.
They all grew as pale as so many corpses, and, shrinking within their seats, sat quivering and gibbering with terror, and listening for a repetition of the sound.
Они все побледнели, как трупы, и, скорчившись на своих стульях, сидели, дрожа от страха и прислушиваясь к крикам.
It came again—louder and seemingly nearer—and then a third time very loud, and then a fourth time with a vigor evidently diminished.
Крики снова раздались громче и, по-видимому, ближе, потом в третий раз очень громко; и в четвёртый гораздо тише.
At this apparent dying away of the noise, the spirits of the company were immediately regained, and all was life and anecdote as before.
Когда шум затих, присутствие духа вернулось к собеседникам, и снова посыпались анекдоты.
I now ventured to inquire the cause of the disturbance.
Я решился спросить о причине шума.
“A mere bagatelle ,” said Monsieur Maillard.
— Чистые пустяки, — сказал г-н Мальяр. —
“We are used to these things, and care really very little about them.
Мы привыкли к подобным происшествиям и не придаём им значения.
The lunatics, every now and then, get up a howl in concert; one starting another, as is sometimes the case with a bevy of dogs at night.
Время от времени сумасшедшие подымают крик все сообща, как это случается с стаей собак ночью.
It occasionally happens, however, that the concerto yells are succeeded by a simultaneous effort at breaking loose; when, of course, some little danger is to be apprehended.”
Бывает иногда, что за этим концертом следует попытка освободиться, которая, конечно, угрожает некоторой опасностью.
“And how many have you in charge?”
— А много у вас сумасшедших?
“At present we have not more than ten, altogether.”
— В настоящую минуту всего десять человек.
“Principally females, I presume?”
— Преимущественно женщин, я полагаю?
“Oh, no—every one of them men, and stout fellows, too, I can tell you.”
— О, нет, все до единого мужчины, и здоровые молодцы, доложу вам.
“Indeed!
— В самом деле!
I have always understood that the majority of lunatics were of the gentler sex.”
А я всегда слышал, будто большинство помешанных принадлежит к слабому полу.
“It is generally so, but not always.
— Вообще да, но не всегда.
Some time ago, there were about twenty-seven patients here; and, of that number, no less than eighteen were women; but, lately, matters have changed very much, as you see.”
Несколько времени тому назад здесь было около двадцати семи пациентов, и в том числе не менее восемнадцати женщин; но в последнее время обстоятельства существенно изменились, как вы сами видите.
“Yes—have changed very much, as you see,” here interrupted the gentleman who had broken the shins of Ma’m’selle Laplace.
— Да, существенно изменились, как вы сами видите, — подтвердил господин, оборвавший платье ma'mzelle Лаплас.
“Yes—have changed very much, as you see!” chimed in the whole company at once.
— Да, существенно изменились, как вы сами видите, — подхватила хором вся компания.
“Hold your tongues, every one of you!”
— Придержите языки! —
said my host, in a great rage.
крикнул хозяин с бешенством.
Whereupon the whole company maintained a dead silence for nearly a minute.
Последовало гробовое молчание, длившееся с минуту.
As for one lady, she obeyed Monsieur Maillard to the letter, and thrusting out her tongue, which was an excessively long one, held it very resignedly, with both hands, until the end of the entertainment.
Одна из дам буквально исполнила приказание г-на Мальяра, высунув язык, оказавшийся необычайно длинным, и покорно схватившись за него обеими руками.
“And this gentlewoman,” said I, to Monsieur Maillard, bending over and addressing him in a whisper—“this good lady who has just spoken, and who gives us the cock-a-doodle-de-doo—she, I presume, is harmless—quite harmless, eh?”
— А эта милая дама, — шепнул я г-ну Мальяру, — эта почтенная леди, что сейчас говорила и пела по-петушиному, она совершенно безопасна? Совершенно безопасна?
“Harmless!”
— Безопасна? —
ejaculated he, in unfeigned surprise, “why—why, what can you mean?”
произнёс он с непритворным изумлением. — Что… что вы хотите сказать?
“Only slightly touched?”
— Немножко того? —
said I, touching my head.
сказал я, дотронувшись до своего лба. —
“I take it for granted that she is not particularly not dangerously affected, eh?”
Но, разумеется, чуть-чуть… ничего опасного, да?
“ Mon dieu! what is it you imagine?
— Mon Dieu! Что это вам пришло в голову?
This lady, my particular old friend Madame Joyeuse, is as absolutely sane as myself.
Эта дама, моя давнишняя приятельница, мадам Жуаез, так же здорова, как я сам.
She has her little eccentricities, to be sure—but then, you know, all old women—all very old women—are more or less eccentric!”
Она немножко эксцентрична, но, знаете, все старушки, все очень старые старушки более или менее эксцентричны.
“To be sure,” said I,—“to be sure—and then the rest of these ladies and gentlemen—”
— Конечно, — сказал я, — конечно, а остальные леди и джентльмены…
“Are my friends and keepers,” interupted Monsieur Maillard, drawing himself up with hauteur ,—“my very good friends and assistants.”
— Мои друзья и смотрители дома, — перебил г-н Мальяр, выпрямляясь с некоторой hauteur, — мои добрые друзья и помощники.
“What!
— Как?
all of them?”
Все они? —
I asked,—“the women and all?”
спросил я. — И дамы?
“Assuredly,” he said,—“we could not do at all without the women; they are the best lunatic nurses in the world; they have a way of their own, you know; their bright eyes have a marvellous effect—something like the fascination of the snake, you know.”
— Разумеется, — отвечал он, — без дам мы бы ничего не могли поделать; это лучшие няньки для сумасшедших. Знаете, они справляются с ними на свой лад; их блестящие глаза производят чудесное действие — чаруют, как глаза змеи, знаете.
“To be sure,” said I,—“to be sure!
— Конечно, — сказал я, — конечно!
They behave a little odd, eh?—
Они держат себя немножко странно, не правда ли? —
?—they are a little queer, eh?—
немножко чудачки, а? —
?—don’t you think so?”
Вы не находите?
“Odd!—
— Странно?..
!—queer!—
Чудачки? —
!—why, do you really think so?
Вы в самом деле так думаете?
We are not very prudish, to be sure, here in the South—do pretty much as we please—enjoy life, and all that sort of thing, you know—”
Правда, мы, южане, не охотники до церемоний, — живём в своё удовольствие, пользуемся жизнью и всякого рода увеселениями.
“To be sure,” said I,—“to be sure.”
— Конечно, — повторил я, — конечно!
“And then, perhaps, this Clos de Vougeot is a little heady, you know—a little strong—you understand, eh?”
— Кажется, это Clos de Vougeot немножко того, немножко крепко… а, правда?
“To be sure,” said I,—“to be sure.
— Конечно, — сказал я, — конечно.
By the bye, Monsieur, did I understand you to say that the system you have adopted, in place of the celebrated soothing system, was one of very rigorous severity?”
Кстати, monsieur, система, которую вы применяете ныне вместо знаменитой системы поблажки, очень строга?
“By no means.
— Ничуть.
Our confinement is necessarily close; but the treatment—the medical treatment, I mean—is rather agreeable to the patients than otherwise.”
Строгое заключение необходимо, но пользование, собственно медицинское пользование, скорее приятно для больных.
“And the new system is one of your own invention?”
— Эта новая система ваше изобретение?
“Not altogether.
— Не совсем.
Some portions of it are referable to Professor Tarr, of whom you have, necessarily, heard; and, again, there are modifications in my plan which I am happy to acknowledge as belonging of right to the celebrated Fether, with whom, if I mistake not, you have the honor of an intimate acquaintance.”
Частью профессора Дегот, о котором вы, конечно, слышали; а некоторые изменения предложены знаменитым Перье, с которым, если не ошибаюсь, вы связаны тесной дружбой.
“I am quite ashamed to confess,” I replied, “that I have never even heard the names of either gentleman before.”
— Со стыдом должен признаться, — возразил я, — что в первый слышу имена этих господ.
“Good heavens!”
— Праведное Небо! —
ejaculated my host, drawing back his chair abruptly, and uplifting his hands. “I surely do not hear you aright!
воскликнул мой хозяин, откидываясь на спинку кресла и всплеснув руками. —
You did not intend to say, eh?
Так ли я вас понял?
that you had never heard either of the learned Doctor Tarr, or of the celebrated Professor Fether?”
Неужели вы никогда не слыхали об учёном докторе Дегот и знаменитом профессоре Перье?
“I am forced to acknowledge my ignorance,” I replied; “but the truth should be held inviolate above all things.
— Должен сознаться в моем невежестве, — отвечал я, — но правда прежде всего.
Nevertheless, I feel humbled to the dust, not to be acquainted with the works of these, no doubt, extraordinary men. I will seek out their writings forthwith, and peruse them with deliberate care.
Как бы то ни было, мне крайне совестно, что я до сих пор не ознакомился с сочинениями этих, без сомнения, замечательных людей.
Monsieur Maillard, you have really—I must confess it—you have really—made me ashamed of myself!”
Я непременно прочту их. Monsieur Мальяр, признаюсь, вы не на шутку, не на шутку сконфузили меня.
And this was the fact.
Так и было на деле.
“Say no more, my good young friend,” he said kindly, pressing my hand,—“join me now in a glass of Sauterne.”
— Полноте, мой юный друг, — сказал он ласково, пожимая мне руку, — выпьем-ка лучше по стаканчику сотерна.
We drank.
Мы выпили.
The company followed our example without stint.
Компания последовала нашему примеру.
They chatted—they jested—they laughed—they perpetrated a thousand absurdities—the fiddles shrieked—the drum row-de-dowed—the trombones bellowed like so many brazen bulls of Phalaris—and the whole scene, growing gradually worse and worse, as the wines gained the ascendancy, became at length a sort of pandemonium in petto.
Снова посыпались шутки, остроты, раздался смех, собеседники проделывали тысячи забавных выходок, скрипки визжали, барабан грохотал, тромбоны ревели, медными голосами, и, по мере того как вино брало верх, сцена становились все безобразнее, превратившись, наконец, в настоящий вертеп.
In the meantime, Monsieur Maillard and myself, with some bottles of Sauterne and Vougeot between us, continued our conversation at the top of the voice.
Тем временем, г-н Мальяр и я перед батареей сотерна и кло-де-вужо продолжали разговаривать, крича во всю глотку.
A word spoken in an ordinary key stood no more chance of being heard than the voice of a fish from the bottom of Niagara Falls.
Слово, сказанное обыкновенным тоном, было бы так же слышно среди этого гвалта, как голос рыбы со дна Ниагарского водопада.
“And, sir,” said I, screaming in his ear, “you mentioned something before dinner about the danger incurred in the old system of soothing. How is that?”
— Перед обедом вы упоминали, — крикнул я ему в ухо, — об опасностях, связанных с системой поблажки.
“Yes,” he replied, “there was, occasionally, very great danger indeed.
В чем же собственно опасность? — Да, — отвечал он, — опасность есть и весьма серьезная.
There is no accounting for the caprices of madmen; and, in my opinion as well as in that of Dr. Tarr and Professor Fether, it is never safe to permit them to run at large unattended.
Нельзя предвидеть капризы сумасшедших; и, по моему мнению, так же, как по мнению доктора Дегот и профессора Перье, никогда не следует предоставлять им свободу.
A lunatic may be ‘soothed,’ as it is called, for a time, but, in the end, he is very apt to become obstreperous.
Кротость действует известное время, но в конце концов только придаёт сумасшедшему наглости.
His cunning, too, is proverbial and great.
Прибавьте сюда изумительную, баснословную хитрость помешанного.
If he has a project in view, he conceals his design with a marvellous wisdom; and the dexterity with which he counterfeits sanity, presents, to the metaphysician, one of the most singular problems in the study of mind.
Он скрывает свои планы с удивительным благоразумием, а искусство, с каким он притворяется здоровым, представляет в глазах философа одну из любопытнейших психологических проблем.
When a madman appears thoroughly sane, indeed, it is high time to put him in a straitjacket.”
Да, когда сумасшедший кажется совершенно здоровым, тогда-то и следует надеть на него смирительную рубашку.
“But the danger, my dear sir, of which you were speaking, in your own experience—during your control of this house—have you had practical reason to think liberty hazardous in the case of a lunatic?”
— Но опасность, о которой вы упоминали, — вам лично пришлось испытать её в течение вашего управления этой лечебницей? Есть у вас фактическое основание считать прежнюю систему рискованной?
“Here?—
— Лично?
?—in my own experience?—
Пришлось ли мне испытать?
?—why, I may say, yes.
Да, я могу отвечать утвердительно.
For example:—no very long while ago, a singular circumstance occurred in this very house.
Например, не так давно в этом доме случилось странное происшествие.
The ‘soothing system,’ you know, was then in operation, and the patients were at large.
Вы знаете, здесь применялась система поблажки, и пациенты разгуливали на свободе.
They behaved remarkably well—especially so—any one of sense might have known that some devilish scheme was brewing from that particular fact, that the fellows behaved so remarkably well.
Вели себя замечательно хорошо, примерно; сколько-нибудь сообразительный человек мог бы уже по этому одному догадаться, что у них назревает какой-нибудь адский замысел.
And, sure enough, one fine morning the keepers found themselves pinioned hand and foot, and thrown into the cells, where they were attended, as if they were the lunatics, by the lunatics themselves, who had usurped the offices of the keepers.”
И вот, в одно прекрасное утро, смотрители были связаны по рукам и по ногам, посажены в подвал, и помешанные превратились в смотрителей за ними.
“You don’t tell me so!
— Что вы говорите?
I never heard of any thing so absurd in my life!”
Я в жизнь свою не слыхивал о таком нелепом происшествии!
“Fact—it all came to pass by means of a stupid fellow—a lunatic—who, by some means, had taken it into his head that he had invented a better system of government than any ever heard of before—of lunatic government, I mean.
— А между тем это факт. И все это случилось по милости одного олуха, помешанного, который забрал в голову, будто ему удалось изобрести наилучшую систему лечения сумасшедших.
He wished to give his invention a trial, I suppose, and so he persuaded the rest of the patients to join him in a conspiracy for the overthrow of the reigning powers.”
Кажется, он хотел испытать своё изобретение на практике и для того подговорил остальных пациентов свергнуть существующее правление.
“And he really succeeded?”
— И ему удалось?
“No doubt of it.
— Вполне.
The keepers and kept were soon made to exchange places.
Смотрители и пациенты поменялись местами.
Not that exactly either—for the madmen had been free, but the keepers were shut up in cells forthwith, and treated, I am sorry to say, in a very cavalier manner.”
Но уже не на прежний лад, потому что пациенты очутились на воле, а смотрители в подвале, где с ними обращались очень любезно.
“But I presume a counter-revolution was soon effected.
— Но, разумеется, контрреволюция не заставила себя ждать?
This condition of things could not have long existed.
Такое положение вещей не могло тянуться долго.
The country people in the neighborhood—visitors coming to see the establishment—would have given the alarm.”
Посетители подняли бы тревогу.
“There you are out.
— Вы ошибаетесь.
The head rebel was too cunning for that.
Предводитель мятежников был слишком хитёр для этого.
He admitted no visitors at all—with the exception, one day, of a very stupid-looking young gentleman of whom he had no reason to be afraid.
Он вовсе не принимал посетителей, только однажды сделал исключение для глупенького юного джентльмена, которого нечего опасаться.
He let him in to see the place—just by way of variety,—to have a little fun with him.
Он пригласил его осмотреть лечебницу так, шутки ради, чтобы позабавиться над ним.
As soon as he had gammoned him sufficiently, he let him out, and sent him about his business.”
Потом, подурачившись, отпустил его на все четыре стороны.
“And how long, then, did the madmen reign?”
— И долго длилось это правление сумасшедших?
“Oh, a very long time, indeed—a month certainly—how much longer I can’t precisely say.
— О, очень долго, месяц наверное, может быть, и дольше, не знаю.
In the meantime, the lunatics had a jolly season of it—that you may swear.
И могу вас уверить, помешанные как нельзя лучше воспользовались своей властью.
They doffed their own shabby clothes, and made free with the family wardrobe and jewels.
Они сбросили свои рваные халаты и нарядились в фамильные платья и драгоценности.
The cellars of the château were well stocked with wine; and these madmen are just the devils that know how to drink it.
В погребах chateau оказался изрядный запас вин; и сумасшедшие доказали, что знают в них толк.
They lived well, I can tell you.”
Они превесело жили, уверяю вас.
“And the treatment—what was the particular species of treatment which the leader of the rebels put into operation?”
— А система, что это за система, изобретённая предводителем?
“Why, as for that, a madman is not necessarily a fool, as I have already observed; and it is my honest opinion that his treatment was a much better treatment than that which it superseded.
— Да, в этом отношении я должен заметить, что сумасшедший не обязательно дурак; и, по моему скромному мнению, его система была гораздо лучше прежней.
It was a very capital system indeed—simple—neat—no trouble at all—in fact it was delicious—it was—”
В самом деле, это была превосходная система, простая, удобная, не связанная ни с какими затруднениями, словом, восхитительная, именно…
Here my host’s observations were cut short by another series of yells, of the same character as those which had previously disconcerted us.
Тут речь моего хозяина была прервана новым взрывом воплей, таких же, как те, что смутили нас ранее.
This time, however, they seemed to proceed from persons rapidly approaching.
Но на этот раз крики быстро приближались.
“Gracious heavens!”
— Святители! —
I ejaculated—“the lunatics have most undoubtedly broken loose.”
воскликнул я. — Сумасшедшие освободились.
“I very much fear it is so,” replied Monsieur Maillard, now becoming excessively pale.
— Боюсь, что да, — отвечал г-н Мальяр, страшно побледнев.
He had scarcely finished the sentence, before loud shouts and imprecations were heard beneath the windows; and, immediately afterward, it became evident that some persons outside were endeavoring to gain entrance into the room.
Не успел он выговорить эти слова, как громкие крики и ругательства раздались под самыми окнами: и стало очевидно, что толпа людей пытается ворваться в комнату.
The door was beaten with what appeared to be a sledge-hammer, and the shutters were wrenched and shaken with prodigious violence.
Слышались удары в дверь, ставни тряслись и трещали.
A scene of the most terrible confusion ensued.
Последовала сцена ужаснейшего смятения.
Monsieur Maillard, to my excessive astonishment threw himself under the side-board.
Г-н Мальяр, к моему крайнему изумлению, залез под стол.
I had expected more resolution at his hands.
Я ожидал от него большей решимости.
The members of the orchestra, who, for the last fifteen minutes, had been seemingly too much intoxicated to do duty, now sprang all at once to their feet and to their instruments, and, scrambling upon their table, broke out, with one accord, into, “Yankee Doodle,” which they performed, if not exactly in tune, at least with an energy superhuman, during the whole of the uproar.
Оркестранты, у которых в последние четверть часа хмель, по-видимому, отбил способность исполнять свою обязанность, вскочили, схватились за инструменты, забрались на стол и принялись наяривать «Янки Дудль», не совсем стройно, зато с нечеловеческой энергией.
Meantime, upon the main dining-table, among the bottles and glasses, leaped the gentleman who, with such difficulty, had been restrained from leaping there before.
Тем временем на столе, среди бутылок и стаканов, очутился господин, которому раньше помешали вскочить на него.
As soon as he fairly settled himself, he commenced an oration, which, no doubt, was a very capital one, if it could only have been heard.
Он немедленно начал спич, который, без сомнения, оказался бы очень красноречивым, если бы его можно было расслышать.
At the same moment, the man with the teetotum predilection, set himself to spinning around the apartment, with immense energy, and with arms outstretched at right angles with his body; so that he had all the air of a tee-totum in fact, and knocked everybody down that happened to get in his way.
В ту же минуту господин, рассказывавший о пациенте-волчке, пустился, кружась, по комнате, расставив руки под прямым углом к телу и сбивая с ног всякого встречного.
And now, too, hearing an incredible popping and fizzing of champagne, I discovered at length, that it proceeded from the person who performed the bottle of that delicate drink during dinner.
Вместе с тем я услышал громкое хлопанье пробки и шипение шампанского и, обернувшись, увидел джентльмена, который уже изображал бутылку с этим деликатным напитком во время обеда.
And then, again, the frog-man croaked away as if the salvation of his soul depended upon every note that he uttered.
В свою очередь, человек-лягушка заквакал с таким усердием, точно от этого зависело спасение его жизни.
And, in the midst of all this, the continuous braying of a donkey arose over all.
Среди этой суматохи отчаянно лягался осел.
As for my old friend, Madame Joyeuse, I really could have wept for the poor lady, she appeared so terribly perplexed.
Мой старый друг, мадам Жуаез, растерялась так, что я пожалел её от души.
All she did, however, was to stand up in a corner, by the fireplace, and sing out incessantly at the top of her voice, “Cock-a-doodle-de-dooooooh!”
Она убежала в уголок подле камина и во всю глотку орала: ку-ку-ре-куууууу!
And now came the climax—the catastrophe of the drama.
И вот разразилась катастрофа!
As no resistance, beyond whooping and yelling and cock-a-doodling, was offered to the encroachments of the party without, the ten windows were very speedily, and almost simultaneously, broken in.
Так как никакого сопротивления осаждающим не было оказано, то все десять рам вылетели очень быстро, почти разом.
But I shall never forget the emotions of wonder and horror with which I gazed, when, leaping through these windows, and down among us pêle-mêle , fighting, stamping, scratching, and howling, there rushed a perfect army of what I took to be chimpanzees, ourang-outangs, or big black baboons of the Cape of Good Hope.
Но я никогда не забуду ужаса и изумления, овладевших мною, когда в открытые окна ворвалась и ринулась в наш pele-mele с криком, визгом, рассыпая удары и тумаки, целая армия чудовищ, которых я принял за шимпанзе или орангутангов, или больших чёрных павианов с мыса Доброй Надежды.
I received a terrible beating—after which I rolled under a sofa and lay still.
Я получил страшный удар, покатился под диван и спрятался там.
After lying there some fifteen minutes, during which time I listened with all my ears to what was going on in the room, I came to same satisfactory dénouement of this tragedy.
Однако, пролежав четверть часа и прислушиваясь к тому, что происходило в комнате, уразумел довольно ясно denouement этой трагедии.
Monsieur Maillard, it appeared, in giving me the account of the lunatic who had excited his fellows to rebellion, had been merely relating his own exploits.
По-видимому, г-н Мальяр, рассказывая мне о сумасшедшем, который подговорил своих товарищей к возмущению, сообщал о своих собственных подвигах.
This gentleman had, indeed, some two or three years before, been the superintendent of the establishment, but grew crazy himself, and so became a patient.
Дело в том, что этот господин действительно был директором лечебницы два-три года тому назад, но, в конце концов, помешался сам и превратился в пациента.
This fact was unknown to the travelling companion who introduced me.
Этот факт остался неизвестным моему дорожному товарищу.
The keepers, ten in number, having been suddenly overpowered, were first well tarred, then carefully feathered, and then shut up in underground cells.
Смотрители, всего десять человек, были захвачены врасплох, вымазаны дёгтем, тщательно облеплены перьями и заперты в подвал.
They had been so imprisoned for more than a month, during which period Monsieur Maillard had generously allowed them not only the tar and feathers (which constituted his “system”), but some bread and abundance of water.
Тут просидели они целый месяц, причём г-н Мальяр великодушно доставлял им, кроме дёгтя и перьев (в чем и заключалась его «система»), пищу и воду.
The latter was pumped on them daily.
Вода накачивалась к ним ежедневно.
At length, one escaping through a sewer, gave freedom to all the rest.
Наконец, одному из пленников удалось выбраться на волю через водосточную трубу и освободить остальных.
The “soothing system,” with important modifications, has been resumed at the château; yet I cannot help agreeing with Monsieur Maillard, that his own “treatment” was a very capital one of its kind.
Система поблажки, впрочем, с важными изменениями, была восстановлена в chateau; но я не могу не согласиться с г-ном Мальяром, что его способ «пользования» в своём роде очень хорош.
As he justly observed, it was “simple—neat—and gave no trouble at all—not the least.”
Как справедливо заметил сам изобретатель, он «прост, удобен и не связан ни с какими затруднениями».
I have only to add that, although I have searched every library in Europe for the works of Doctor Tarr and Professor Fether , I have, up to the present day, utterly failed in my endeavors at procuring an edition.
Прибавлю в заключение, что хотя я и разыскивал по всем европейским библиотекам произведения доктора Дегот и профессора Перье, но до сих пор мои поиски не увенчались успехом.

Get short URL
Text alignment