 |
Reading room | Edgar Allan Poe | The island of the fay | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian
Nullus enim locus sine genio est.— Servius.. “La musique,” says Marmontel, in those “Contes Moraux” () which in all our translations, we have insisted upon calling “Moral Tales,” as if in mockery of their spirit—“la musique est le seul des talents qui jouissent de lui-même; tous les autres veulent des temoins.”
| "Музыка" — говорит Мармонтель в своих "Contes moraux", которые, точно в насмешку над их духом, упорно превращаются у наших переводчиков в "Нравоучительные рассказы", — "музыка единственный дар, наслаждающийся самим собою; все остальные нуждаются в обществе". |
He here confounds the pleasure derivable from sweet sounds with the capacity for creating them.
| Он смешивает здесь наслаждение, доставляемое сладкими звуками, со способностью творить их. |
No more than any other talent, is that for music susceptible of complete enjoyment, where there is no second party to appreciate its exercise. And it is only in common with other talents that it produces effects which may be fully enjoyed in solitude.
| Музыкальный дар, как и всякий другой, может доставлять полное наслаждение лишь в том случае, когда есть посторонние люди, которые могут оценить его; и так же, как всякий другой, он производить на душу действие, которым можно наслаждаться в уединении. |
The idea which the raconteur has either failed to entertain clearly, or has sacrificed in its expression to his national love of point, is, doubtless, the very tenable one that the higher order of music is the most thoroughly estimated when we are exclusively alone.
| Мысль, которую raconteur не сумел выразить ясно, — или пожертвовал ясностью французской любви к игре слов, — без сомнения, вполне справедлива в том смысле, что высокая музыка может быть вполне оценена лишь тогда, когда мы слушаем её одни. |
The proposition, in this form, will be admitted at once by those who love the lyre for its own sake, and for its spiritual uses.
| С такою мыслью согласится всякий, кто ценит лиру ради неё самой и её духовного значения. |
But there is one pleasure still within the reach of fallen mortality and perhaps only one—which owes even more than does music to the accessory sentiment of seclusion.
| Но есть и ещё наслаждение у грешного человечества, быть может, одно единственное, которое ещё больше, чем музыка, связано с уединением. |
I mean the happiness experienced in the contemplation of natural scenery.
| Я говорю о наслаждении, которое доставляют картины природы. |
In truth, the man who would behold aright the glory of God upon earth must in solitude behold that glory.
| Поистине, только тот может созерцать славу господню на земле, кто созерцает её в уединении. |
To me, at least, the presence—not of human life only, but of life in any other form than that of the green things which grow upon the soil and are voiceless—is a stain upon the landscape—is at war with the genius of the scene.
| Для меня, по крайней мере, присутствие не только человеческой, но и всякой другой жизни, — кроме зелёных существ, в безмолвии произрастающих на земле — представляет пятно на картине, враждебное гению картины. |
I love, indeed, to regard the dark valleys, and the gray rocks, and the waters that silently smile, and the forests that sigh in uneasy slumbers, and the proud watchful mountains that look down upon all,—I love to regard these as themselves but the colossal members of one vast animate and sentient whole—a whole whose form (that of the sphere) is the most perfect and most inclusive of all; whose path is among associate planets; whose meek handmaiden is the moon, whose mediate sovereign is the sun; whose life is eternity, whose thought is that of a God; whose enjoyment is knowledge; whose destinies are lost in immensity, whose cognizance of ourselves is akin with our own cognizance of the animalculae which infest the brain—a being which we, in consequence, regard as purely inanimate and material much in the same manner as these animalculae must thus regard us.
| Да, я люблю смотреть на тёмные долины, на серые скалы, на тихие воды с их безмолвной улыбкой; на леса, вздыхающие в беспокойном сне; на гордые вершины, которые смотрят вниз, подобно часовым на сторожевых постах, — я вижу во всем этом исполинские члены одного одушевленного и чувствующего целого, — того целого, чья форма (форма сферы) наиболее совершенная и всеобъемлющая из всех; чей путь лежит среди дружественных светил; чья кроткая рабыня — луна; чей властелин — солнце; чья жизнь — вечность; чья мысль — благо; чья отрада — знание; чьи судьбы теряются в бесконечности; чьё представление о нас подобно нашему представлению об animalculae , заражающих наш мозг, — почему мы и считаем его, это целое, неодушевлённым и грубо вещественным, таким же, каким должны считать нас animalculae. |
Our telescopes and our mathematical investigations assure us on every hand—notwithstanding the cant of the more ignorant of the priesthood—that space, and therefore that bulk, is an important consideration in the eyes of the Almighty.
| Наши телескопы, наши математические исследования убеждают нас вопреки заблуждениям невежественной теологии, что пространство, а следовательно, и вместимость являются важным соображением в глазах всемогущего. |
The cycles in which the stars move are those best adapted for the evolution, without collision, of the greatest possible number of bodies.
| Круги, по которым движутся светила, наиболее приспособлены для движений, без столкновения, возможно большего числа тел. |
The forms of those bodies are accurately such as, within a given surface, to include the greatest possible amount of matter;—while the surfaces themselves are so disposed as to accommodate a denser population than could be accommodated on the same surfaces otherwise arranged.
| Формы этих тел именно таковы, чтобы в данном объёме заключать наибольшее количество материи, а поверхности их расположены так, что могут поместить на себе население более многочисленное, чем при всяком другом расположении. |
Nor is it any argument against bulk being an object with God, that space itself is infinite; for there may be an infinity of matter to fill it.
| Бесконечность пространства не может служить доказательством против той мысли, что вместимость входила в расчёты божества; потому что бесконечное пространство наполнено бесконечной материей. |
And since we see clearly that the endowment of matter with vitality is a principle—indeed, as far as our judgments extend, the leading principle in the operations of Deity,—it is scarcely logical to imagine it confined to the regions of the minute, where we daily trace it, and not extending to those of the august.
| И раз мы видим, что наделение материи жизнью представляет закон, — даже, насколько мы можем судить об этом, — руководящий закон деятельности бога, — было бы нелогично воображать, что этот закон ограничивается областью мелочных явлений, где мы видим его ежедневно и не простирается на область величественного. |
As we find cycle within cycle without end,—yet all revolving around one far-distant centre which is the God-head, may we not analogically suppose in the same manner, life within life, the less within the greater, and all within the Spirit Divine?
| Мы видим круг в кругу без конца и все они вращаются вокруг отдаленного средоточья, божества; не можем ли мы по подобию предположить жизнь в жизни, меньшую в большей, и все — в духе господнем. |
In short, we are madly erring, through self-esteem, in believing man, in either his temporal or future destinies, to be of more moment in the universe than that vast “clod of the valley” which he tills and contemns, and to which he denies a soul for no more profound reason than that he does not behold it in operation. ()
| Короче сказать, мы безумно заблуждаемся, предполагая в своём тщеславии, что человек и его судьбы, настоящие и будущие, больше значат во вселенной, чем огромная "глыба праха", которую он обрабатывает и презирает, не признавая за ней души только потому, что не замечает её проявлений. |
These fancies, and such as these, have always given to my meditations among the mountains and the forests, by the rivers and the ocean, a tinge of what the everyday world would not fail to term fantastic.
| Эти и им подобные мысли всегда придавали моим раздумьям, среди гор и лесов, на берегах рек и океана, окраску, которую будничный мир не преминёт назвать сказочной. |
My wanderings amid such scenes have been many, and far-searching, and often solitary; and the interest with which I have strayed through many a dim, deep valley, or gazed into the reflected Heaven of many a bright lake, has been an interest greatly deepened by the thought that I have strayed and gazed alone.
| Я много раз странствовал среди таких картин, уходил далеко, часто в одиночестве, и наслаждение, которое я испытывал, бродя по глубоким туманным долинам или любуясь отражением неба в светлых водах озера, всегда усиливалось при мысли, что я брожу и любуюсь один. |
What flippant Frenchman was it who said in allusion to the well-known work of Zimmerman, that, “la solitude est une belle chose; mais il faut quelqu’un pour vous dire que la solitude est une belle chose?”
| Какой болтливый француз сказал, намекая на известное произведение Циммермана: "La solitude est une belle chose, mais il faut quelqu'un pour vous dire que la solitude est une belle chose?". |
The epigram cannot be gainsayed; but the necessity is a thing that does not exist.
| Замечание остроумное, но этой необходимости вовсе нет. |
It was during one of my lonely journeyings, amid a far distant region of mountain locked within mountain, and sad rivers and melancholy tarn writhing or sleeping within all—that I chanced upon a certain rivulet and island.
| В одном из таких одиноких блужданий среди гор, нагромождённых друг на друга, и печальных рек, и угрюмых сонных прудов, я случайно наткнулся на речку с островком. |
I came upon them suddenly in the leafy June, and threw myself upon the turf, beneath the branches of an unknown odorous shrub, that I might doze as I contemplated the scene.
| Я забрёл сюда в июне, и бросился на траву под каким-то неизвестным мне благовонным кустарником, чтобы в дремоте любоваться видом. |
I felt that thus only should I look upon it—such was the character of phantasm which it wore.
| Я чувствовал, что именно так нужно рассматривать его, потому что на нем лежала печать сновидения, чего-то призрачного. |
On all sides—save to the west, where the sun was about sinking—arose the verdant walls of the forest.
| Со всех сторон, кроме западной, где солнце склонялось к закату, возвышались зеленеющие стены леса. |
The little river which turned sharply in its course, and was thus immediately lost to sight, seemed to have no exit from its prison, but to be absorbed by the deep green foliage of the trees to the east—while in the opposite quarter (so it appeared to me as I lay at length and glanced upward) there poured down noiselessly and continuously into the valley, a rich golden and crimson waterfall from the sunset fountains of the sky.
| Речка, круто завернув в своём течении, тотчас исчезала из виду; казалось, она не выходила из своей темницы и поглощалась на востоке густой зелёной листвой; тогда как с противоположной стороны (так, по крайней мере, представлялось мне, когда я лежал и смотрел вверх) безмолвно и беспрерывно, пышным потоком, струились в долину золотые и багряные волны с вечернего неба. |
About midway in the short vista which my dreamy vision took in, one small circular island, profusely verdured, reposed upon the bosom of the stream.
| Почти в самой середине узкой расщелины, открывавшейся моему дремлющему взору, покоился на лоне реки круглый островок, одетый роскошною зеленью. |
So blended bank and shadow there That each seemed pendulous in air— so mirror-like was the glassy water, that it was scarcely possible to say at what point upon the slope of the emerald turf its crystal dominion began.
| Берег до того сливался с своим отражением, Что оба, казалось, висели в воздухе — и светлые воды так походили на зеркало, что невозможно было сказать, где кончается изумрудный дёрн, и где начинается хрустальное царство воды. |
My position enabled me to include in a single view both the eastern and western extremities of the islet; and I observed a singularly-marked difference in their aspects.
| Я мог охватить одним взглядом восточную и западную оконечности острова и заметил странную разницу в их внешнем виде. |
The latter was all one radiant harem of garden beauties.
| Западный край казался лучезарным гаремом цветущей красоты. |
It glowed and blushed beneath the eyes of the slant sunlight, and fairly laughed with flowers.
| Он сиял и рдел, озарённый косыми лучами заходящего солнца, и смеялся своими пышными цветами. |
The grass was short, springy, sweet-scented, and asphodel-interspersed.
| Нежная благоуханная травка была усеяна Царскими кудрями. |
The trees were lithe, mirthful, erect—bright, slender, and graceful,—of Eastern figure and foliage, with bark smooth, glossy, and parti-colored.
| Стройные, прямые, тонкие, изящные деревья, с светлой зеленью и пёстрой, гладкой, блестящей корой напоминали о востоке своей формой и листвой. |
There seemed a deep sense of life and joy about all; and although no airs blew from out the heavens, yet every thing had motion through the gentle sweepings to and fro of innumerable butterflies, that might have been mistaken for tulips with wings. ()
| На всем лежала печать жизни и радости и, хотя ни малейшее дыхание ветерка не шевелило недвижного воздуха, все казалось в движении благодаря мотылькам бесчисленным, которых можно было принять за крылатые цветы. |
The other or eastern end of the isle was whelmed in the blackest shade.
| Другой, восточный конец острова был погружен в чёрную тень. |
A sombre, yet beautiful and peaceful gloom here pervaded all things.
| Все здесь было проникнуто мрачной, хотя прекрасной и тихой, скорбью. |
The trees were dark in color, and mournful in form and attitude, wreathing themselves into sad, solemn, and spectral shapes that conveyed ideas of mortal sorrow and untimely death.
| Тёмные деревья, в траурной одежде, казались скорбными торжественными призраками, говорившими о безвременной смерти и надгробной печали. |
The grass wore the deep tint of the cypress, and the heads of its blades hung droopingly, and hither and thither among it were many small unsightly hillocks, low and narrow, and not very long, that had the aspect of graves, but were not; although over and all about them the rue and the rosemary clambered.
| Трава имела мрачную окраску кипариса, листья её уныло поникли, разбросанные там и сям холмики, заросшие рутой и розмарином, казались могилами. |
The shade of the trees fell heavily upon the water, and seemed to bury itself therein, impregnating the depths of the element with darkness.
| Тени деревьев тяжело ложились на воду и исчезали в ней, окутывая мраком её глубины. |
I fancied that each shadow, as the sun descended lower and lower, separated itself sullenly from the trunk that gave it birth, and thus became absorbed by the stream; while other shadows issued momently from the trees, taking the place of their predecessors thus entombed.
| Мне грезилось, что каждая тень, по мере того как солнце спускалось все ниже и ниже, угрюмо отделялась от ствола, породившего её, и поглощалась потоком, а на место её тотчас же выступала новая. |
This idea, having once seized upon my fancy, greatly excited it, and I lost myself forthwith in revery.
| Эта мысль, зародившись в моем воображении, возбуждала его все сильнее и сильнее, и я предался мечтам. — |
“If ever island were enchanted,” said I to myself, “this is it.
| Если был когда-нибудь очарованный остров, — думал я, — так вот он передо мною. |
This is the haunt of the few gentle Fays who remain from the wreck of the race.
| Здесь, в этом уголке, притаились немногие феи, уцелевшие от гибели, постигшей их племя. |
Are these green tombs theirs?—
| Не их ли эти зелёные могилы? |
?—or do they yield up their sweet lives as mankind yield up their own?
| Не расстаются ли они с своей лёгкой жизнью так же, как люди с своей? |
In dying, do they not rather waste away mournfully, rendering unto God, little by little, their existence, as these trees render up shadow after shadow, exhausting their substance unto dissolution?
| Или они разрушаются постепенно, возвращая богу своё существование, капля за каплей, как эти деревья отдают воде тень за тенью, истощая мало по малу своё существование? |
What the wasting tree is to the water that imbibes its shade, growing thus blacker by what it preys upon, may not the life of the Fay be to the death which engulfs it?”
| Между жизнью феи и смертью, которая поглощает жизнь, не такая ли же связь, как между разрушающимся деревом и водой, которая всасывает тени его, становясь от них все чёрнее и чёрнее? |
As I thus mused, with half-shut eyes, while the sun sank rapidly to rest, and eddying currents careered round and round the island, bearing upon their bosom large, dazzling, white flakes of the bark of the sycamore—flakes which, in their multiform positions upon the water, a quick imagination might have converted into anything it pleased—while I thus mused, it appeared to me that the form of one of those very Fays about whom I had been pondering made its way slowly into the darkness from out the light at the western end of the island.
| Пока я мечтал, с полузакрытыми глазами, а солнце быстро спускалось, и крутящиеся струи вились вокруг острова, нанося на его грудь снежно-белые хлопья коры сикомор, в которых живое воображение могло бы увидеть все, что ему померещится; пока я мечтал, мне показалось, что одна из тех самых фей, о которых я думал, появилась на западной оконечности острова, медленно двигаясь из света в тьму. Она стояла в странном зыбком челноке, двигая его тенью весла. |
She stood erect in a singularly fragile canoe, and urged it with the mere phantom of an oar. While within the influence of the lingering sunbeams, her attitude seemed indicative of joy—but sorrow deformed it as she passed within the shade.
| Пока её озаряли лучи угасающего солнца, она казалась весёлой, но грусть овладевала ею по мере того, как она погружалась в тьму. |
Slowly she glided along, and at length rounded the islet and re-entered the region of light.
| Она тихонько скользила по воде и, наконец, обогнула остров и снова появилась на освещённой стороне. |
“The revolution which has just been made by the Fay,” continued I, musingly, “is the cycle of the brief year of her life.
| Круг, который только что свершила фея, — думал я, — годовой круг её скоротечной жизни. |
She has floated through her winter and through her summer.
| Она пережила зиму и лето. |
She is a year nearer unto Death; for I did not fail to see that, as she came into the shade, her shadow fell from her, and was swallowed up in the dark water, making its blackness more black.”
| Она годом ближе к смерти; я видел, как тень её отделилась от неё, когда она вступила в темноту, отделилась и исчезла, поглощённая чёрными водами, которые стали ещё чёрнее. |
And again the boat appeared and the Fay; but about the attitude of the latter there was more of care and uncertainty and less of elastic joy.
| Снова появился челнок и фея, но на этот раз её поза обнаруживала больше тревоги и беспокойства и меньше беспечной радости. |
She floated again from out the light and into the gloom (which deepened momently) and again her shadow fell from her into the ebony water, and became absorbed into its blackness.
| Снова вступила она из света в тьму (которая сгущалась с минуты на минуту) и снова тень её отделилась и исчезла в чёрном лоне вод. |
And again and again she made the circuit of the island, (while the sun rushed down to his slumbers), and at each issuing into the light there was more sorrow about her person, while it grew feebler and far fainter and more indistinct, and at each passage into the gloom there fell from her a darker shade, which became whelmed in a shadow more black.
| И каждый раз, как фея огибала остров (между тем как солнце уходило на покой) и появлялась у освещённого берега, лицо её становилось все грустнее, все бледнее и призрачнее, и каждый раз, когда она вступала в тьму, тень её отделялась и исчезала в чёрных водах. |
But at length when the sun had utterly departed, the Fay, now the mere ghost of her former self, went disconsolately with her boat into the region of the ebony flood—and that she issued thence at all I cannot say, for darkness fell over all things and I beheld her magical figure no more.
| И, наконец, когда солнце исчезло, фея — призрак прежней феи! — в последний раз погрузилась в чёрную тьму; и вышла ли когда-нибудь, — не знаю, потому что все оделось мраком а я не видел более её волшебного лица. |